Это обычный рассказ. В нем нет уникальных исторических фактов или шокирующих деталей. Обычный рассказ девочки-подростка, каких было десятки тысяч в блокадном Ленинграде. Я просто опубликую его здесь, ничего не меняя. Просто для себя. Чтобы помнить.
«Когда началась война, мне было тринадцать лет. Наша семья жила в городе Ленинграде. В сентябре 1941 года получили хлебные карточки (талоны) на хлеб, на одного иждивенца 125 граммов хлеба в день. Хлеб был сырой — похож на серую глину, но он всегда казался нам вкусным. Каждый день утром в шесть часов утра я ходила занимать очередь за хлебом. Магазин открывался в девять утра, когда привозили хлеб. В остальное время там были пустые полки. Принесенный хлеб отец делил на всю семью из пяти иждивенцев. Каждый кусочек хлеба делили еще раз пополам и пили с подсоленной кипяченой водой утром и в обед. Ужина у нас не было. Остальное время лежали на кровати или на стульях ближе к окну, которое было без стекол и забито фанерой. Остеклена была одна форточка. Вместо электричества пользовались самодельной коптилкой. Ждали первое число следующего месяца, когда сможем получить талоны на хлеб. Каждый день вздрагивали от оглушительных взрывов дальнобойных снарядов. Радио не работало.
Отец, больной, истощенный, умер в феврале 1942 года голодной смертью. Пролежал в комнате четверо суток. У нас не было сил его поднять и похоронить. На пятые сутки пришел с передовой двадцатилетний старший брат, которого отпустили из части на три часа попрощаться с отцом. Брат с сослуживцем сколотили гроб для отца, отвезли его на кладбище и вернулись в часть. Вскоре брат погиб на фронте.
Наступало холодное время. Вода в общей колонке замерзла. За водой приходилось ходить с ведром на Финский залив. Там была прорублена узкая лунка, и набирать воду в ведро можно было только кружкой. Сначала я приносила домой по пол-ведра воды. Дальше по трети ведра, а когда уже сил не было, набирала снег в ведро во дворе. Приходилось его разогревать несколько раз у печки, пока не появится вода.
2 мая 1942 года умер еще один мой старший брат от голода. Лежал дома третьи сутки с нами в одной комнате. На следующий день я, истощенная тринадцатилетняя девочка, повезла брата на кладбище на взятой у родственников колхозной тележке. Мама не могла это сделать, была очень слабой, боялась, что с кладбища не вернется. Расстояние - примерно два километра. Я привезла на кладбище умершего брата и увидела рядом с церковью большую кучу мертвых людей, лежащих вниз лицом, раздетых до нижнего белья. К этой куче прислонили маленького мальчика, лет пяти, голенький, с открытыми глазами. Я стояла несколько часов возле этой кучи — не хватало сил снять брата с тележки. Потом одна женщина помогла мне его положить среди умерших от голода людей.
По дороге впереди меня ехала подвода, запряженная лошадью. Везла на санях бочку, которая при сотрясении на дороге упала на бок, и из нее потекло что-то. Выскочили люди из дома с мисками и бидонами, и стали на дороге набирать грязный снег и то, что было разлито. Подхожу и я, взяла в руку мокрый грязный снег. Когда снег растаял, в руке ничего не осталось, кроме грязных капелек. Привезла обратно тележку.
Когда немцы начинали стрелять из орудий, а это было каждый день, мы вместо бомбоубежища уходили к родственникам, которые жили в полуподвальном кирпичном доме. Бывало, сидишь и ждешь с мамой и младшей сестренкой, когда закончится стрельба, бывало, и до утра просидишь. И только утром уходили домой. По дороге попадались воронки от взрывных снарядов, а поверх воронки лежали части человеческих тел вместе с землей.
8 мая 1942 года умерла от голода моя пятилетняя младшая сестренка. 12 мая 1942 года умерла от голода мама. Утром следующего дня соседи предложили: «Давай мы отвезем на кладбище твоих маму и сестренку, а ты взамен отдашь нм их хлебные карточки». Я согласилась и отдала им карточки. А могла бы пользоваться, хотя бы несколько дней до конца месяца, хотя бы по одному кусочку хлеба иметь. Но в тот момент вообще трудно было думать.
На следующий день я пошла на базар. Какой-то мужчина продавал буханку хлеба за тысячу рублей, полбуханки — за пятьсот. Другой мужчина продавал мелкую рыбешку. Есть в ней было почти нечего — кишки, чешуя да колючки по бокам. Одна молодая девушка купила этой рыбы и стала грызть ее сырой, не отходя от прилавка. У меня было слишком мало денег. Я не смогла купить еду.
После рынка пришла домой и пошла проведать свою одноклассницу, она жила в другом подъезде дома. Когда я пришла и открыла дверь, то увидела, что на кроватях лежит ее мать мертвая и рядом моя подруга, одноклассница, тоже мертвая. Умерли от голода. Живых в комнате не было никого. На следующий день утром подъехала машина грузовая. Вышли из машины две девушки, и спрашивают — есть ли в доме покойники. Я рассказала про подругу и ее маму.
Добрые люди пристроили меня на минный склад подсобной рабочей, где я получала 250 г. хлеба в день. На работе, когда хотелось есть, пили технический глицерин. (Его употребляли для смазки тех деталей глубинных мин, куда вставляли взрывное устройство.). Он был приторно сладким и одновременно очень горьким.
Блокада Ленинграда была снята 27 января 1944 года. Но до 1947 года еще сохранялись карточки на хлеб.»