Чтобы долго не искать )
О том, как некий горожанин сам себе наставил рогаО том, как некий горожанин сам себе наставил рога
В графстве Аллэ жил некий молодой человек по имени Борне, который женился на женщине весьма добродетельной и всегда высоко ценил ее ничем не запятнанную честь. Но хоть он и желал, чтобы жена оставалась ему верна, он нимало не считал себя обязанным отвечать ей тем же и прельстился собственной служанкой, причем удовольствия от этого он, по всей вероятности, мог испытать не больше, чем людям приносит подчас небольшое разнообразие в пище. У него был сосед, человек одинакового с ним положения, по имени Сандра, портной и любитель играть на барабане, и между ними была такая дружба, что они делили все, кроме жен. Само собой разумеется, Борне посвятил приятеля в свои намерения относительно служанки, и тот их не только одобрил, но и постарался помочь осуществить его план, надеясь впоследствии получить и свою долю. Служанка же решительно отказалась уступить просьбам своего господина и, видя, что тот никак не дает ей прохода, рассказала обо всем его жене и попросила ту отпустить ее к родителям, ибо она не в силах больше терпеть подобную муку.
Госпожа ее, которая очень любила своего супруга и не раз уже подозревала его в измене, очень обрадовалась, что ей удастся наконец поймать его с поличным. И вот что она сказала служанке:
– Будь с ним подобрее, моя милая, поговори с моим муженьком поласковее, а потом назначь-ка ему ночью свидание у меня в гардеробной. А как только он придет, дай мне знать, да смотри, чтобы никто ничего не проведал.
Служанка исполнила в точности все, что велела ее госпожа. Супруг ее был так счастлив, что ему захотелось на радостях отблагодарить приятеля, а тот упросил его поделиться с ним удовольствием, которое его ожидало. Обещание было дано, и назначенный час настал. Хозяин отправился в гардеробную, чтобы свидеться там, как он полагал, со служанкой. Но жена его, отказавшись от прав хозяйки ради удовольствия послужить, расположилась в темной гардеробной на том самом месте, где должна была находиться служанка, и, не произнося ни слова, встретила вошедшего с притворным удивлением и страхом, свойственным девушкам, так что супруг ее ни о чем не мог догадаться.
И уж не знаю, кто из них двоих чувствовал себя счастливее, – он ли, считая, что обманывает свою жену, или она при мысли, что проучила мужа за его неверность. Пробыв с нею не столько, сколько ему хотелось, но столько, сколько он мог выдержать, ибо был он уже не очень молод, Борне вышел из дома и, увидев приятеля, стал хвастаться перед ним тем, что нашел товар лучше, чем ожидал, и девица оказалась хороша на удивление.
Тогда приятель его сказал:
– А обещание ты свое помнишь?
– Беги туда поскорее, – сказал Борне, – а то она поднимется и уйдет, или, чего доброго, жена моя ее позовет.
Приятель его сразу же разыскал мнимую служанку, которая все еще лежала на прежнем месте, и, думая, что это возвращается ее муж, не отказала ему в том, о чем он ее просил (я имею в виду, что он просил молча, ибо заговорить с ней он не решился). И задержался он там дольше, чем ее муж; женщина осталась очень довольна и была приятно удивлена, так как не была избалована такими ночами. У нее, однако, хватило выдержки промолчать, ибо она задумала на следующий день напомнить мужу обо всем и как следует над ним посмеяться. На рассвете приятель Борне поднялся с кровати и напоследок поиграл с ней еще немного, а уходя, снял у нее с пальца обручальное кольцо. А в этих краях женщины очень суеверны и почитают тех, кто свято хранит обручальное кольцо до самой смерти. Если же одна из них случайно его потеряет, то это считается большим позором, как будто она действительно изменила мужу. Поэтому женщина эта была очень довольна, что именно муж снял у нее с пальца кольцо, решив, что у нее есть теперь против него улика.
– Ну что? – спросил Борне, когда приятель его возвратился.
Тот ответил, что он тоже очень доволен и что, если бы не страх, что с наступлением утра его там обнаружат, он остался бы у нее и подольше. Оба мужчины легли отдыхать и проспали долго. А на следующий день, одеваясь, Борне заметил вдруг на пальце приятеля кольцо, как две капли воды похожее на то, которое он подарил жене в день свадьбы, и спросил, откуда оно у него взялось. Когда же он услыхал, что тот снял его с пальца служанки, изумлению его не было границ. В отчаянии он стал биться головой об стену, восклицая:
– Черт побери! Неужели это я сам себе умудрился наставить рога, жена ведь ничего даже и не знает?
Тогда приятель, стараясь его успокоить, сказал: – Но, может быть, твоя жена просто почему-нибудь отдала кольцо в этот вечер служанке?
Муж ничего на это не ответил и сейчас же отправился домой. Там он нашел жену похорошевшей, помолодевшей и такой веселой, какой он никогда ее не видел. Она была довольна тем, что спасла честь служанки и убедилась в неверности супруга и все это ей удалось сделать за одну ночь. Видя на лице ее такую радость, муж подумал: «Если бы она знала, как мне сегодня повезло, ей, пожалуй, было бы не до веселья». И, поговорив с ней о том о сем, он взял ее за руку и убедился, что на ней нет кольца, которое она раньше никогда не снимала. Он обомлел и дрожащим голосом спросил ее:
– Куда ты дела кольцо?
Она же, очень довольная тем, что сразу навела его на разговор, который ей не терпелось с ним завести, сказала:
– Ах ты, негодяй этакий! Скажи-ка мне лучше, у кого ты снял его с пальца? Ты думал, что у моей служанки, ты ведь расточал ей столько любви, сколько я в жизни от тебя не видала. В первый раз, когда ты пришел и лег со мной в постель, ты возгорелся к ней такой страстью, что, казалось, сильнее любить уже невозможно. А после того, как ты выходил и вернулся снова, ты стал уже настоящим дьяволом и не знал ни удержу, ни меры. О, несчастный! Подумай только, как ты был ослеплен, что пришел в такой восторг от моего тела, которое уже столько лет принадлежит тебе и которому ты до этого времени никогда не отдавал должного. Выходит, что ты наслаждался вовсе не красотою служанки и не телом ее, а тем вожделением, которое ты в себе разжег и которое ослепило и оглушило тебя так, что ты бы наверное и козу в чепчике принял за красивейшую девушку на свете. Пора бы тебе, муженек, взяться за ум и получать удовольствие от ласки жены, женщины как-никак порядочной, и не меньше, чем ты его получил, будучи уверен, что перед тобой какая-то поганая девка. Все это подстроила я, для того чтобы отвадить тебя от твоих проказ и чтобы в старости мы могли жить с тобою в дружбе и в душевном покое. А если ты и впредь намерен вести себя так, как вел до сих пор, мне легче будет навек расстаться с тобой, чем видеть, как день ото дня гибнет твоя душа, твое тело и твои лучшие силы. Если же ты признаешь, что ошибался, и станешь с этих пор жить, как велит нам Господь, выполняя все заветы его, я прошу тебе все твои прежние грехи, ибо хочу, чтобы Господь простил и меня, неблагодарную, за то, что я люблю его не так горячо, как должна бы.
Несчастный супруг был в отчаянии от того, что он предпочел ей, женщине такой красивой, умной и целомудренной, другую, которая нисколько его не любила, и – что еще того хуже – заставил жену ублажить его приятеля так, что она даже об этом не знала, и, наставив себе сам рога, сделался теперь навек посмешищем в глазах всех. Но, видя, что жена его и так уже достаточно огорчена и его изменой, и страстью, которую пробудила в нем служанка, он решил не говорить ей о своей вероломной проделке. Вместо этого он попросил у нее прощения и, обещав, что больше никогда не будет ей изменять, отдал ей кольцо, которое ему вернул приятель, а того попросил, чтобы он никому никогда не рассказывал о постыдном происшествии, которое с ним приключилось. Но так как все тайное рано или поздно становится явным, истина все равно очень скоро всплыла, и за Борне так и осталось прозвище рогоносца, которое он стяжал, хоть репутация его жены нисколько от этого не пострадала.
О том, как обойщик герцога Орлеанского обманул свою женуО том, как обойщик герцога Орлеанского обманул свою жену
В городе Туре проживал обойщик, служивший у покойного герцога Орлеанского, сына Франциска Первого, человек неглупый и в своем деле очень искусный. Женился он на весьма достойной женщине, с которой жил в мире и дружбе. Он очень боялся ей не угодить, она же, в свою очередь, больше всего старалась во всем его слушаться. Но, как он ни любил жену, он был до того общителен, что нередко захаживал к соседкам, развлекая их так, как по праву надлежало обходиться только с женой, – ухитряясь, правда, делать это совсем незаметно. В доме их жила одна очень дородная служанка, в которую обойщик влюбился. Однако, опасаясь, как бы об этом не проведала его жена, он нередко делал вид, что недоволен ею, и всячески поносил ее, говоря, что такой ленивой девки он сроду не видывал, да и неудивительно, что она такая, ведь за все время хозяйка ее ни разу еще не отколотила. И вот однажды, когда приближался День избиения младенцев и они заговорили об этом, обойщик сказал жене:
– Непременно надо проучить эту ленивицу, но только ты для этого не годишься, в руках у тебя нет силы, а в сердце слишком много жалости. А вот если я этим займусь, то, увидишь, она исправится и будет работать лучше.
Бедная женщина, которая была далека от мысли в чем-нибудь его заподозрить, попросила, чтобы он сам наказал служанку, признавшись, что она действительно слишком для этого слаба и что ей будет ее жалко. Муж охотно взялся учинить эту расправу и, приняв суровый вид, послал купить розги, причем велел выбрать самые тонкие, какие только продавались. А для того, чтобы показать, что он действительно беспощаден, велел смочить эти розги в рассоле, так что его бедная жена преисполнилась жалости к служанке: ей и в голову не могло прийти в чем-нибудь заподозрить мужа. Когда настал День избиения младенцев, обойщик встал пораньше и поднялся наверх в комнату служанки, где та была одна. И там он действительно устроил ей «избиение», но совсем не такое, о котором помышляла жена. Служанка расплакалась, но он не обратил внимания на ее слезы. И, опасаясь, как бы не пришла жена, он стал хлестать розгами деревянную кровать – и с такою силой, что переломал все прутья, а обломки принес жене и сказал:
– Ну, душа моя, эта негодница долго теперь будет помнить День избиения младенцев.
Когда обойщик ушел из дома, несчастная служанка кинулась на колени перед своей госпожой и стала говорить, что ее муж нехорошо с нею поступил. Но та, решив, что она жалуется на то, что ее высекли, – ибо не сомневалась, что это действительно было так, – оборвала ее на полуслове:
– Муж мой правильно сделал, вот уже больше месяца, как я его об этом просила. И если тебе было больно, то я этому только рада, вини в этом меня, да к тому же он еще мало тебя проучил.
Служанка, видя, что хозяйка ее одобряет поведение мужа, решила, что, может быть, это не такой уж великий грех, как ей казалось, раз делается по наущению той, кого она считала образцом добродетели. И она об этом больше не заикнулась. Обойщик же, видя, что жене его столь же приятно быть обманутой, как ему – обманывать, решил почаще доставлять ей это удовольствие и так хорошо потрафлял этой девушке, что теперь после хозяйского "наказания" она уже больше не плакала. Так это тянулось долго, и жена ничего не замечала, а потом снова настала зима и выпало много снега. В летнее время обойщик занимался со служанкой любовью у себя в саду на траве, теперь же решил все это учинить на снегу. И однажды утром, пока весь дом еще спал, он вывел служанку в сад в одной рубашке, и после того, как они вволю покатались по снегу, они приступили к делу. Это заметила одна из соседок, которая в это время подошла к окну, чтобы посмотреть, какая погода. Увидав сие непотребство, она так возмутилась, что решила все рассказать своей приятельнице, дабы ее нечестивцу супругу впредь было неповадно ее обманывать и дабы она больше не держала у себя в доме такую поганую девку. Насладившись игрою, обойщик огляделся вокруг, чтобы удостовериться, что их никто не заметил. И вдруг он увидел в окне соседку, чем был несказанно огорчен. Но человек этот умел придавать любой материи нужный ему цвет и решил, что и тут сумеет придать всему такой вид, что соседка попадется на его обман, так же как попалась жена. Он поспешно пошел домой и улегся в постель, а потом сразу же поднялся и поднял жену и вывел ее в сад в одной рубашке, как перед этим выводил служанку. И долго забавлялся с нею, как перед этим забавлялся с той, а потом и с ней занялся любовью, после чего оба снова улеглись спать. Когда наутро добрая женщина отправилась в церковь, соседка ее, бывшая с ней в большой дружбе, сидела уже там и, ничего ей не объясняя, очень настойчиво стала упрашивать ее прогнать служанку, говоря, что это дрянная и опасная девка. Но женщина эта решила сначала узнать, почему соседка ее стала так плохо думать об этой девушке. И в конце концов та рассказала ей, что видела служанку утром в саду вместе с ее мужем. Жена только расхохоталась и воскликнула:
– Эх, кумушка, дорогая моя, да ведь это же была я.
– Как так ты? Она была в одной рубашке, и это было утром, часов около пяти.
– Клянусь тебе, дорогая, это была я, – ответила ей кума.
– Но они катались в снегу, – продолжала соседка, – а потом хватали друг друга за грудь, потом за другие места и так друг друга ласкали.
– Да, да, кумушка, это была я.
– Послушай, дорогая, но ведь я же видела, как потом на снегу они делали то, что, по-моему, и некрасиво и непотребно.
– Кумушка, – сказала ее подруга, – я же сказала тебе и говорю еще раз, что это была я, это я делала все, что ты говоришь, мы с муженьком моим развлекаемся иногда такой игрой. Уж будь добра, не сердись на это, ты же ведь знаешь, что мужей надо ублажать.
И добрая женщина ушла еще более довольная, что у нее такой муж, чем она была до разговора с соседкой. А когда обойщик вернулся к жене, она передала ему все, что о нем рассказала соседка.
– Ну вот видишь, милая, – ответил обойщик, – если бы ты не была женщиной порядочной и такой умницей, мы бы уже давно должны были расстаться. Но я надеюсь, что Господь поможет нам и впредь жить в дружбе – во славу ему и на радость нам.
– Аминь, друг мой, – сказала жена, – я тоже надеюсь, что тебе на меня никогда не придется жаловаться.
Отсюда вывод: Люди, будьте гуманны по отношению к слугам, если не хотите задевать рогами потолок!
О кошке, которая стоила 99 золотыхО кошке, которая стоила 99 золотых
В городе Сарагосе жил богатый купец, который, предчувствуя близкий конец и видя, что ему не унести с собой всех своих богатств, нажитых, быть может, нечистыми сделками, решил, что, если он умилостивит Господа каким-нибудь даром, ему после смерти отпустятся кое-какие грехи. И, отдавая последние распоряжения, он сказал, что хочет, чтобы его чистокровную испанскую лошадь продали повыгоднее, а деньги раздали нищим, и попросил жену, чтобы, как только он умрет, все было исполнено, а деньги розданы так, как он пожелал. Похоронив мужа и поплакав о нем, жена, которая была женщиной вовсе не глупой и не слишком набожной, сказала своему слуге, который, как и она, слышал распоряжения покойного:
– По-моему, с меня хватит и того, что я потеряла мужа, которого так любила, зачем же я должна еще терять мое состояние? Я вовсе не хочу ослушаться его воли, только хочу выполнить ее как можно лучше, – святые отцы ведь народ жадный, опутали они беднягу, ему и подумалось, что он совершит угодное Богу дело, если после смерти пожертвует им столько денег, ведь при жизни он ни одного экю не хотел им дать. Вот я и решила, что волю его мы выполним и даже сделаем все еще лучше, – так, как он сделал бы и сам, если бы прожил еще недели две. Надо только, чтобы никто ничего об этом не узнал.
И когда слуга обещал ей, что сохранит все в тайне, она сказала:
– Пойди и продай его лошадь – и, когда тебя спросят, сколько ты за нее хочешь, ты ответишь: «Один золотой дукат. Но продается она только вместе с кошкой, которая стоит девяносто девять золотых дукатов».
Слуга немедленно же выполнил распоряжение своей госпожи. И когда он расхаживал со своей лошадью по базарной площади, держа в руках кошку, один дворянин, который еще раньше видел эту лошадь и хотел ее купить, спросил его, сколько он за нее просит.
– Один дукат, – ответил слуга.
– Пожалуйста, перестань надо мной смеяться, – сказал дворянин.
– Уверяю вас, ваша милость, – настаивал слуга, – вы должны заплатить за нее один дукат, только вместе с ней вам придется купить и кошку, а за нее мне следует девяносто девять дукатов.
Тогда дворянин, которому эта цена показалась подходящей, сразу же заплатил слуге один дукат за лошадь и девяносто девять за кошку, как тот и просил, унес кошку и увел лошадь. Слуга же доставил вырученные деньги своей госпоже, которая была премного этим довольна; дукат, полученный за лошадь, она тут же раздала нищим, выполняя волю покойного мужа, а все остальные оставила себе и детям.
Немного о временах и нравах:Немного о временах и нравах:
Обычаи Франции 16-го века при чтении этих новелл меня немало удивляли (так же, как удивили бы тогдашних французов современные нравы или обычаи времен Хлодвига). Например, как обращались тогда хозяева со слугами и служанками, из чтения уже видно. (Кстати, описанное выше "избиение младенцев" - это старый французский обычай. 28 декабря – день памяти невинных младенцев, перебитых, по евангельской легенде, царем Иродом. В этот день молодые люди утром стремились застать женщин, еще не вставших с постели, и били их за лень, и это называлось «избивать невинных». Очевидно, по отношению к женщинам из богатых семей подобный обычай выполнялся символически, а вот служанкам доставалось всерьез.) Впрочем, пострадать от рук господ могли не только люди из простонародья - одна из новелл рассказывает, как герцог Мантуанский, разозленный связью своего сына с сестрой некоего аббата - из "хорошей и благородной", но недостаточно знатной семьи - приказал повесить (!) девушку-дворянку из свиты своей жены за то, что она помогала влюбленным обмениваться записками (!). А некоторые личности в сети рассуждают, что демократия и права человека - это загребись как плохо, ага
Я решил сюда выписать некоторые моменты, которые показались мне наиболее оригинальными с т. з. нашей эпохи.
*Поверья о колдовстве, широко распространенные еще в античности (упоминаются у Овидия) и в течение всех Средних веков, сохранились и в эпоху Возрождения. Люди - от простонародья до просвещенной знати - верили в так называемое «envoutement», заключавшееся в том, что из воска делали фигурку того человека, которому желали зла, и обычно прокалывали ей область сердца. Ранняя смерть Франциска II, Карла IX (детей Генриха II и Екатерины Медичи) в народе приписывалась именно такого рода черной магии. Казненному любовнику Маргариты де Валуа, де Ла Молю, тоже ставилось в вину подобного рода колдовство.
* В XVI в. и позже, в XVII – XVIII вв., при одевании знатных дам разрешалось присутствовать приближенным к ним придворным, в том числе и мужчинам. Так что вышеупомянутые приближенные всласть пользовались возможностью полюбоваться фигурками герцогинь и принцесс. Хотя если дама была некрасива или очень стара, привилегия уже казалась хоть и почетной, но не настолько привлекательной.
* Монахи нищенствующего ордена (францисканцы) приносили обет никогда не брать в руки ни золота, ни серебра и обходили этот обет с помощью лицемерной уловки: им давали золотые или серебряные монеты, завернув их в ткань или бумагу. Благодаря этому "святые отцы" брали в руки бумагу или ткань, а не сами деньги, и формально не нарушали обет.
* В спальнях богатых семей обычно, кроме большой постели супругов, находилась кушетка, на ней спала горничная, услуги которой могли понадобиться господам. Некоторых подробностей супружеской жизни, которые могла наблюдать горничная, при этом совершенно не стеснялись. Во-первых, служанка как бы не совсем человек - см. выше, - а во-вторых, благородному человеку самостоятельно, без помощи прислуги поправить постель или надеть халат считалось гораздо более неприличным, чем демонстрировать подробности личной жизни прислуге.
* Положить гостя в супружескую постель даже в знатной семье не считалось зазорным; более того, хозяин, кладя гостя в супружескую постель, оказывал ему честь, показывая, что считает его близким семье и дому человеком. Впрочем, кровати были так широки, что на них свободно могли спать трое и даже четверо.
* В XVI в. в Европе был известен только тростниковый сахар; привозился он главным образом с Востока и был сравнительно редок и дорог, поэтому им иногда могли расплачиваться, как деньгами. Как и в Средние века, он употреблялся главным образом как лекарство и продавался в аптеках. Варенья и другие сладости в эту эпоху делались на меду; сахар вошел в быт позднее, когда европейцы перенесли культуру сахарного тростника в американские колонии.
* В ту эпоху уборные были далеко не в каждом доме, и в городах, в том числе и в Париже, были улочки, служившие общественными уборными. (Начиная с весны эти улочки начинали "приятно" пахнуть. Это как минимум одна из причин, по которой более-менее зажиточные горожане и знать стремились летом уехать в загородные резиденции и на дачи).
* Монахи-францисканцы пользовались настолько "хорошей" репутацией, что остановившиеся в их монастырях на отдых знатные дамы порой опасались пойти в одиночку в уборную из боязни подвергнуться насилию.
Такие дела. ))