Я не успел человека поздравить, поэтому опубликую тут один текст хотя бы сейчас вместо подарка. )) Творчество по мотивам, скажем так.
Канон: "ВАЛЕНС МИЛЕС", он же "Камелот".
Жанр: АУ и ООС (из-за плохого знакомства с каноном), а также фэнтэзи, приключения и ангст к Дню Рождения.
Тема: Заданная тема звучала как "Гавейн и фэйри", что получилось в итоге - не знаю ))
Боли не было. Говорили, что его рана смертельна, но он не чувствовал боли. Лишь темнота перед глазами, которую не мог разогнать солнечный свет, щедро льющийся через приоткрытый вход в шатер. Лишь соленый вкус во рту – соленый, словно вода морей, омывающих побережье Оркнейских островов. Лишь неумолкающий, словно гул прибоя, шум в ушах, и биение пульса, отдающееся во всем теле, ритмичное, словно удары волн о скалистый берег.
Почти забытая земля Оркней…
Суровый край, и люди, рождавшиеся в нем, были ему под стать – неуступчивые, будто скалы, неукротимые, как море. Куртуазный двор короля Лота – с его пышными одеяниями священнослужителей и нарядами знати, веселыми балами, изысканными речами, сложным этикетом, служением Богу и служением Прекрасной Даме – был подобен яркому цветку чертополоха, что расцвел, пробившись сквозь камни, на этой суровой земле. Король и принцы, их придворные, сородичи и вассалы преклоняли колени перед Святым Крестом и склонялись в изысканных поклонах перед прекрасными леди, но по жизни шли, гордо вскинув головы, храня в сердцах старые правила и заветы. Все люди равны во Христе, но не может быть равенства меж благородным лордом королевской крови и его презренным слугой, меж блистающим доблестью рыцарем и трусливым сервом, весь свой век ковыряющимся в навозе. Если ударят тебя по щеке – обнажи меч, и горе ударившему тебя. Каждого из нас ждет посмертное воздаяние, так пусть же жизни сопутствует добрая слава, чтобы о подвигах и победах умершего и спустя столетия пели песни и рассказывали у очагов. Служение Прекрасной Даме превыше всего, но простить посягнувшего на жизнь или честь сородичей невозможно, пусть не то что дюжина прекрасных дам, но и сами ангелы небесные о том попросят. Эти неписанные правила не были позабыты оркнейскими принцами и при куртуазнейшем из христианских дворов.
Прославлен во всех христианских землях и даже среди язычников и сарацин был двор короля Артура. Славнейшие воины и отпрыски благороднейших родов со всех концов земли стекались к этому двору. И не по праву рождения, а добрым мечом и верными сердцами заслужили оркнейские принцы места среди них за Круглым Столом. Рядом со славнейшими именами упоминали менестрели имя сэра Гавейна, а наследник северных островов, казалось, принимал это как должное и стремился выжать из каждой минуты жизни все до последней капли – загоняя добычу на охоте и рьяно сражаясь в боях, блистая на балах и вызываясь на подвиги во славу короны, щедрый со слугами, верный с друзьями, единственной насмешкой способный нажить врагов, он словно стремился пережить вдвое больше, чем отпущено от рождения смертным. И воистину, солнечный свет был для сэра Гавейна и благословением, и проклятьем, и потому он стремился восполнить за дневные часы все, что отнимала тьма ночи, прожить сполна время от рассвета до заката, чтобы золотым песком стала каждая песчинка в часах. Чтобы, даже если сразит его враг в ночной час, когда ослабевшая рука не в силах будет удерживать меч, песни о победах, одержанных при свете дня, пережили столетия. Среди виноградников Франции, холмов Бретани, миртовых рощ Греции и песков сарацинских земель реял ястреб на его гербе в поисках славы, но неизменно возвращался в Камелот, в земли Британии, щедрые и прекрасные, но и таинственные, и опасные порой…
Случилось это на пути сэра Гавейна в землю Акориан. Правитель той земли находился с королем Артуром в союзе и дальнем родстве, потому после его смерти его сестра прибыла к королевскому двору просить о помощи – один из его вассалов, презрев заповеди и клятвы верности, убил правителя и захватил трон, всех потомков его, включая грудных детей, обрек смерти, на всех же сородичей его – старых и малых, женщин и детей – началась настоящая охота, а за укрывательство их полагалась смертная казнь. Благородная дама просила спасти ее детей, ее родных, слуг и верных вассалов, ибо трон нового правителя хотели укрепить их кровью, и грех было бы ей отказать. Но потом упомянула дама о том, как должно было отправиться в путь. Ибо в день коронации нового правителя совершавшему помазание епископу было явлено видение, и объявил он, что победит узурпатора в поединке и свергнет с трона явившийся из далеких земель странник, совершивший свой путь без спутников и слуг, не убив ни одного человека в пути. Услышав это, задумались рыцари и лорды – каждый сомневался, о нем ли говорилось в видении и под силу ли ему встретиться с теми лишениями и опасностями, что будут ожидать в пути, без соратников и свиты, хватит ли у него боевого мастерства и самообладания совладать с противниками в битве, не убив их, а лишь ранив. Тем паче что без оруженосца невозможно надеть боевую броню, а, стало быть, и пускаться в опасное странствие пришлось бы в одной лишь кольчуге… А пока все терзались раздумьями, вышел вперед сэр Гавейн и вызвался отправиться в землю Акориан. Великое беспокойство охватило его родных и самого короля – ведь они знали, что из-за потери сил ночной порой будет такое путешествие для него вдвое опаснее. Но ради чести Камелота и Круглого Стола и дабы не оскорбить самого сэра Гавейна король, скрепя сердце, согласился с его решением…
Шестой день пути близился к закату. Сэр Гавейн не видел впереди ничего похожего на жилье, и направил коня по дороге к видневшейся неподалеку роще. Конь рыцаря и следовавшая за ним в поводу вьючная лошадь осторожно ступали по тропе, вьющейся среди могучих деревьев, а меж тем почти половину красного солнечного диска уже поглотил горизонт. Сгущались падавшие на тропу тени, и слабела рука, державшая поводья коня. Наконец тропа вывела на поляну, где неподалеку от ветвистого бука пробивался родничок. Рыцарь поужинал, накормил и напоил коней, привязал их к кусту орешника и заснул похожим на забытье сном на наспех расстеленной постели.
…В темной, без сновидений пустоте звучал музыкой женский голос: «Сэр Гавейн… Пробудитесь, сэр Гавейн…» Аромат цветов… Прикосновение нежной ладони к щеке…
Рыцарь открыл глаза. На травах лежала покрывалом легкая дымка, порхали десятки светлячков над поляной, и их огоньки давали достаточно света, чтобы увидеть прекрасное затененное полупрозрачным головным покрывалом лицо девушки, присевшей возле ложа Гавейна.
читать дальше?- Прекрасная госпожа… - заговорил, приподнимаясь на локте и пытаясь стряхнуть остатки сна, рыцарь.
- Не трудись приветствовать меня как подобает, сэр Гавейн, - произнесла девушка, отходя в сторону бесшумно, словно ее стопы и длинный шлейф ее платья даже не коснулись трав. – Я знаю, что ночью ты лишаешься сил и не вижу неучтивости в том, что ты останешься на ложе. Разбудила же я тебя потому, что мне нужна твоя помощь.
Попытавшийся все же встать рыцарь обнаружил, что левая ладонь его погружена по запястье в землю, и он не может ни поднять ее, ни подняться с ложа сам – будто его руку приковали к земле невидимыми оковами.
- Помощь? – с чуть заметной усмешкой проговорил Гавейн. – Разве ваши чары не в силах помочь вам, прекрасная госпожа?
- Мои чары стали слишком слабы в эти дни. Лишь при свете звезд или луны обретают они силу в моей роще, но даже при этом моя власть не простирается за ее границы. Окрестные жители знают об этом и не появляются здесь ночью. Потому и радуется мой взор, увидев в моих владениях тебя, сэр Гавейн.
- Какая же помощь нужна тебе, Владычица рощи?
- Несколько лет назад неподалеку отсюда построил свой замок сэр Мэлиас. Как говорит он, моя роща находится в его владениях, и немало горя он мне принес. Он ездит сюда на охоту и убивает моих белых ланей. Он приказывает срубить столетние деревья, чтобы сжечь их в камине или использовать для строительства. Он и его люди вытаптывают мои лужайки и оскверняют источники. По его приказу разрушили древний алтарь, что был здесь. Прошу тебя, сэр Гавейн! Долг рыцаря – защищать слабого, помогать даме. Пообещай же мне, что воздашь сэру Мэлиасу смертью за все зло, что он мне причинил!
- Уж не хочешь ли ты, прекрасная госпожа, попросить меня убить рыцаря за то, что он охотится, приказывает растапливать камин в своем замке и не верит в языческих богов? Долго же придется тебе искать того, кто поможет тебе в таком деле!
- Почему же, сэр Гавейн? Разве не бьетесь вы друг с другом, если кто-то убьет вашу собаку, сокола или коня или причинит такое неудовольствие вашей даме? Разве не приносят благородные рыцари обеты, обещая служить своей возлюбленной, как божеству? Так что же столь удивительного увидел ты в моей просьбе?
Гавейн ничего не отвечал несколько минут, пребывая в раздумьях, а затем сказал: - Даже если и справедливы твои слова, о Владычица рощи, я не могу исполнить твою просьбу, ибо уже пообещал помощь другой даме. А чтобы исполнить данное ей слово, я не могу убивать никого из людей, пока не достигну цели своего странствия.
Нахмурилась девушка и опустила глаза, и замедлился танец светляков над травой. А затем подняла она взгляд и сказала: - Сэр Мэлиас – не только мой враг, сэр Гавейн. Во многих речах оскорблял он тебя и твой род. Говорил он о том, что не след было королю привечать у трона диких островитян, что причесываются пятерней, и допускать за Круглый Стол нищих оборвышей, что у себя дома, верно, и не едали досыта. А еще говорил он, что ходят слухи о связи короля с родной сестрой, и, верно, его величество благосклонен так к тебе потому, что леди Моргауза уже непраздной прибыла в дом Лота…
Осеклась, будто испугавшись исказившегося лица рыцаря. Холодная ярость затопила разум Гавейна, словно стылые воды реки, сносящие плотину при весеннем паводке. Он пытался совладать с собой, но пальцы руки вздрагивали чуть заметно, и жилы вздулись на висках, и голос прерывался, когда рыцарь глухо спросил: - Чем… ты это докажешь?
- Клянусь тебе в том жизнью своей и своих прислужниц, - прозвенел звучавший музыкой голос. - Пусть погибнут все цветы и деревья в моей роще, если я хоть словом тебе солгала.
С каждым ее словом глубже и глубже становилась в сердце Гавейна ненависть к неведомому ему рыцарю – сгущалась, словно тьма в лесных лощинах, и рука жаждала ощутить рукоять меча, и память о данном раньше слове и пути в Акориан чуть не сгинула бесследно в этой тьме… однако же вместо того, - словно лучи рассвета, сперва робкие и неуверенные, а затем сияющие все ярче, прогоняя темноту, - возобладала над яростью. Гавейн медленно покачал головой и произнес: - Прости, госпожа. Я поклялся рыцарской честью исполнить просьбу благородной дамы из земли Акориан и не нарушу эту клятву. Найди себе другого защитника или дождись, пока я вернусь из странствия и переведаюсь со здешним болваном.
Но и владычица рощи покачала головой: - Немного есть в этих землях рыцарей, равных тебе, сэр Гавейн, и мало надежды, что другой доблестный боец в ночную пору заглянет в мою рощу. А когда ты вернешься, может быть слишком поздно, либо ты вовсе не вернешься из этого странствия. Потому подумай еще раз, сэр Гавейн.
- Здесь не о чем думать. Убери чары, что сковывают мою руку, прекрасная госпожа, - сказал рыцарь и, внезапно понял, что беспокоило его во время разговора – кони не всхрапывали во сне, не переступали копытами.
- Я забрала их, - сказала владычица рощи. – Я забрала и твои кольчугу и меч, и твой боевой кинжал, сэр Гавейн. Я верну их и добавлю к ним многие дары, если ты поклянешься мне сразить в бою сэра Мэлиаса.
- А если нет?
- Ты умрешь, - тихо сказала девушка. Силуэт в окружавшем поляну сумраке, что казался сэру Гавейну гибким молодым деревцем, внезапно начал двигаться, в свете огней светлячков стали видны очертания гибкого девичьего тела. Девушка неуловимым движением зверя, метнувшегося к жертве, бросилась к Гавейну, одной рукой с неожиданной силой прижала правую руку рыцаря к земле, другой – поднесла острие кинжала к его горлу. От полуобнаженного тела пахло молодыми листьями, зеленые бусы-вишни виднелись в свешивающихся на грудь волосах, зрачки светились, словно светляки ночью.
- Подумай, сэр Гавейн, - мягко произнесла владычица рощи. – Ты не сможешь исполнить свою клятву, если умрешь сейчас. Твое тело найдут через несколько дней слуги человека, что всячески хулил тебя, и миссия твоя закончится бесславно. Ты горд, рыцарь, и тебе трудно сразу дать ответ, поэтому я позволю тебе подумать. Но думай не слишком долго – у моего терпения есть предел.
Хватка, сжимавшая правую руку Гавейна, ослабла, острие кинжала отодвинулось от горла. Весело журчал ручей, отсчитывая минуты. Фэйри, державшая в руке кинжал, хмурила светлые с прозеленью брови. Приподняла кинжалом шелковый шнурок, извлекла из-под одежды Гавейна висевший на нем медальон, присматривалась к нему с опасливым любопытством крадущегося к огню дикого зверька. Медальон был необычным – по ободу вились древние защитные руны, в центре была ладанка с подлинным кусочком Креста Господня – многие лорды на Оркнеях верили, что будет только лучше, если объединить защитную силу древних богов с силой христианских святынь. Возможно, амулет и правда мешал владычице этой рощи применить чары в полную силу или убить Гавейна чем-либо кроме его собственного оружия. Во всяком случае, фэйри с кинжалом он беспокоил. Она оттянула в сторону шелковый шнурок, разрезала острым лезвием, прикоснулась к нему с легкой гримаской тонкими пальчиками… Гавейн схватил освободившейся рукой медальон, прижал к девичьей коже. Фэйри отдернула руку, словно от ожога, на бессильно повисшей руке вздулись жилы извилинами древесной коры, Гавейн вцепился в запястье здоровой руки, сжимавшей его кинжал, - жесткое, словно древесный корень…
- Значит, таков твой ответ, - с сожалением проговорила владычица рощи. Она ничего не делала. Ей не было необходимости что-либо делать. У Гавейна не было сил отобрать свое оружие. Ему и сил на то, чтобы не дать перерезать себе горло, едва хватало, и силы эти иссякали с каждой минутой, с каждой каплей струящегося под камнями бука родничка. Рука, впившаяся в такое хрупкое на вид девичье запястье, начинала дрожать от слабости и усталости. Смертоносное лезвие медленно, но неуклонно приближалось к его горлу. Никогда не думал рыцарь, что именно так будет выглядеть его последний бой не на жизнь, а на смерть, и все же продолжал сопротивляться, словно все силы, еще оставшиеся в теле, сосредоточились в правой руке. Поглощенный борьбой, он не замечал, как все светлее становится небо и все громче звучит торжествующий птичий щебет. Заметил лишь, что земля вокруг пальцев левой руки стала рыхлой и уже не сжимает ладонь, будто в оковах, что без особых усилий удерживает он руку своей противницы, что не изнуренным, а полным новых сил ощущает себя после борьбы… Гавейн вывернул запястье фэйри – та уронила кинжал, - крепко схватил ее левой рукой за волосы, поднялся на ноги… Полуобнаженная девушка извивалась всем телом, не в силах вырваться. Гавейн наступил на ее ладонь сапогом, поднял кинжал, потянул фэйри за волосы, запрокидывая голову, и произнес, обращаясь к владычице рощи:
- Мы слишком долго беседовали с тобой. Солнце восходит. Благоволи вернуть моих коней с поклажей, кольчугу и меч, а затем удалиться, прекрасная госпожа.
На поляне было уже светло, и можно было гораздо лучше, чем при неверном свете светлячков, разглядеть собеседницу сэра Гавейна. Воистину прекрасна она была, но печальным было ее лицо, когда она попросила: - Не причиняй зла моей прислужнице, сэр Гавейн. Великим позором будет для тебя, если ты убьешь женщину.
Взгляд рыцаря полыхнул гневом. Взмахом кинжала отсек он несколько прядей волос плененной им фэйри и швырнул к ногам владычицы рощи гибкие вишневые побеги, которыми обратились отрезанные волосы в его руке.
- Не это ли порождение замшелых кочек и болотных коряг называешь ты женщиной, Владычица рощи? Если я убью и ее, и всех твоих прислужниц, и тебя вместе с ними, то упрекнут меня разве что в том, что я кровью лесной нечисти опоганил благородную сталь. Потому прошу – благоволи вернуть все, принадлежащее мне, и удалиться, прекрасная госпожа. Иначе кротким ягненком покажется тебе сэр Мэлиас, о злодеяниях которого вела ты передо мной жалостные речи.
Блеском жемчуга и алмазов играло восходящее солнце в росе, светлым золотом окрашивая стяг утреннего тумана на краях поляны, и рваными комьями теней скапливалась ночная тьма под деревьями и кустами, убегая от света. Владычица рощи тихо хлопнула в ладоши. На поляну по убегающей вглубь рощи тропе вышли кони Гавейна, радостно заржали, приветствуя хозяина. Рыцарь подошел к ним, погладил скакуна по умной морде, опоясался мечом, прикрепленным к одному из дорожных вьюков…
- Прими принадлежащее тебе, сэр рыцарь, - сказала владычица рощи. – А вместе с ним прими и мое проклятье. Появится у тебя враг, что будет сильнее тебя, и сможет он поразить тебя не только во тьме ночи, но и при полуденном свете. Ненавистью наполнится твоя жизнь, и сполна изведаешь ты горечь поражений. Вновь и вновь будешь ты терять друзей, родичей и вассалов, пока сам не примешь смерть от вражеской руки…
- Многого ли стоит проклятье ведьмы, что бессильна за пределами этой рощи?
- Тебя погубят не мои чары, - грустно сказала девушка. – Ты прав, немногого они нынче стоят, и даже себя я не в силах защитить. Тебя погубит твое сердце. Ты силен и отважен, сэр Гавейн, и даже победивший тебя в битве не сможет погасить пламя в твоей душе. Но это пламя сожжет и тебя, и твой род, а может быть – и всю Британию. А сейчас прощай, сэр Гавейн.
Сказала, отошла к краю поляны – не сбивая росы, не приминая трав – и исчезла, растаяла утренней дымкой. Рыцарь пожал чуть заметно плечами и направился к роднику. Впереди был долгий путь.
***
Солнце давно минуло зенит, когда Гавейн подъехал к замку сэра Мэлиаса. Замок был невелик, но добротно построен, и владелец был ему под стать – невысок, но коренаст, с угрюмым взглядом из-под насупленных бровей, даже в будни наряженный в шелк и бархат, хотя и жил в захолустье. Узнав имя гостя, он показался сперва удивленным, но затем пригласил переночевать в своем замке и отдохнуть с дороги. За ужином, после того, как хозяин представил гостю свою жену и десятилетнего сына, а затем омыли руки и воздали должное первым из блюд, щедро уставивших стол, сэр Гавейн сказал сэру Мэлиасу:
- Благородный рыцарь, и долг, и учтивость велят мне вас предостеречь. Фея, живущая в ближней роще, обижена на вас из-за ваших охотничьих утех и ищет того, кто стал бы ее защитником. Следует вам помнить об этом, ибо может найтись тот, кто возжаждет вашей смерти.
- Вот как, - ответил владелец замка. – Благодарю, что предупредили меня, сэр Гавейн. Я догадывался, что там живет ведьма, злоумышляющая против меня, с того дня, как двое моих слуг пропали в тех местах. Тогда я, помнится, подозревал в этом своих вилланов и приказал перепороть всех до единого, но нынче вижу – не зря они твердили о какой-то там владычице рощи. Не просила ли она и вас о мести?
Сэр Гавейн лишь кивнул, ничего не ответив. Усмехнулся сэр Мэлиас, но тоже ничего не сказал.
После ужина ушел сэр Гавейн в отведенную ему опочивальню, но долго не мог заснуть. Смутно было у него на сердце. Хоть и обильным был ужин, но сухими и сдержанными были речи хозяина дома и его жены, и странным был взгляд Мэлиаса, устремленный на сэра Гавейна – будто разглядывал он редкого хищника, попавшего в зверинец. Неучтивы были и его манеры, ибо ушел он из главного зала, не дожидаясь, пока закончит ужинать гость, и проводить его в спальню приказал простому слуге, хотя не пристало вести себя так любому хозяину с гостем, а тем паче барону – с сыном и племянником королей. Не в силах заснуть, лежал сэр Гавейн на ложе, и вспоминались ему слова владычицы рощи о произнесенных владельцем замка порочащих род оркнейского короля речах – и чувствовал он, что гордость, ненависть и гнев охватывают его словно невидимыми путами, которые нелегко разорвать. И лишь после третьего часа ночи сон смежил его веки.
Свежим росистым утром сэр Гавейн снова двинулся в путь. Сэр Мэлиас вместе с несколькими слугами отправился указать ему короткую дорогу и проводить до границы своих владений. Словно искупая вчерашний вечер, был он словоохотлив – с интересом расспрашивал сэра Гавейна о соколиной охоте, охоте с ястребами и кречетами, о нравах и обычаях двора Камелота, учтиво благодаря за интересные речи. Гавейн отвечал на все вопросы, а затем сказал, и слова его были холодны, как камни, еще не согретые утренним солнцем: - Спрошу и я вас, сэр Мэлиас. Правда ли, что вы хулили меня и мой род в позорящих речах?
Сэр Мэлиас ответил не сразу, а потом сказал лишь одно слово: - Правда.
Черные тени следами ушедшей ночи лежали у подножия окаймлявших дорогу каменных валунов. Сэр Гавейн натянул удила и сказал: - Есть слова, на которые отвечают ударами мечей. Знаешь ли ты об этом, сэр рыцарь?
- Знаю и не ищу оправданий, - ответил Мэлиас. – Было ли то сказано сейчас или годы назад, на трезвую голову или во хмелю – должно за это требовать поединка. Только поехал я вас провожать без оружия и брони, взяв с собой лишь меч, потому что не ждал опасности на своих землях. Как же мы будем сражаться?
- У меня тоже нет брони, и я сниму кольчугу. Мы сразимся на мечах; мне не потребуется иного оружия, чтобы справиться с тобой.
Насмешливо-спокойный вид Гавейна разозлил Мэлиаса – так удар хлыста горячит молодую лошадь. Он поспешил спешиться и, бросив поводья подоспевшим слугам, обнажил меч.
Ярко сияло солнце в небе, и короткой оказалась схватка. Была бы она еще короче, если бы сэр Гавейн, теснивший кое-как отбившего несколько ударов противника, не споткнулся о камень, скрытый травой. Упал на колено, но успел блокировать удар, отшвырнул противника. Мэлиас пошатнулся, меч Гавейна в молниеносном выпаде рассек его бедро – одежда барона обильно оросилась кровью, Гавейн с легкостью выбил меч из его рук и рассек острием меча плоть руки. Раненый рыцарь повалился на траву, не помышляя более о сопротивлении.
- Языком ты машешь гораздо лучше, чем мечом, сэр Мэлиас, - насмешливо проговорил Гавейн. – Не желаешь ли теперь попросить прощения за свои речи?
- Прошу…- задыхаясь, проговорил раненый. – Прости меня за все слова… которыми я оскорбил тебя вольно или невольно. А сейчас позволь… моим слугам перевязать меня. Мои… раны сильно кровоточат.
Встревоженные слуги бросились было к хозяину, но Гавейн крикнул – «Назад, отребье, если вам дороги ваши шкуры» - и они попятились в страхе, не рискуя приблизиться к раненому рыцарю.
- Каков господин, таковы и слуги, - засмеялся сэр Гавейн. – Не у них ли учился ты рыцарской доблести, сэр Мэлиас?
- Смейся, …если хочешь, но позволь мне… перевязать раны. Не… желаешь ведь ты… чтобы я умер вот так…
- Мне не будет радости от твоей смерти, сэр Мэлиас. Но не будет мне радости и если станут говорить, что презренный худородный болван хулил мою семью и остался в живых. А потому я позволю перевязать тебя и сам провожу тебя до твоего замка, если ты поклянешься, что приедешь в Камелот в одной рубахе, босой, верхом на осле и с веревкой на шее и, встав на колени перед моим братом, повинишься в своих словах.
- Невозможного… просишь ты, сэр Гавейн. Великим позором… станет это для моего сына… Ради звания рыцаря… что ты носишь…
Ярко светило солнце в небе, но черными, будто островки ушедшей ночи, были тени возле окаймлявших дорогу валунов. Сэр Гавейн бросил взгляд на обагренные кровью травы и сказал: - Хорошо, сэр Мэлиас. Ради твоего рыцарского звания я готов дозволить тебе приехать в Камелот не на осле, а на старой кляче, а кроме рубахи надеть штаны. Что ты скажешь на это?
- Презренный… оркнейский пес…
Быстрым был взмах меча, и недолгой оказалась земная жизнь сэра Мэлиаса. Сэр Гавейн стер кровь с лезвия, вложил в ножны верный меч и направился к лошадям. Замковый слуга, державший поводья, шарахнулся в сторону в испуге, но рыцарь едва ли заметил это – густая тень омрачила его душу, и в раздумьях пребывал он в тот день в пути. Так нарушил сэр Гавейн свой обет во время странствия.
***
Через много земель пришлось проехать потом сэру Гавейну, увидеть много диковин, помочь многим людям и победить во многих боях. Но ни одного человека не убил он больше до того дня, когда близ границы с Акорианом напал на него отряд из сорока всадников. Напали они на него почти в полдень и показались Гавейну плохими бойцами, да и оружие их было не слишком хорошим, однако же было их много, и окружили они рыцаря, нападая со всех сторон, поэтому после боя был он легко ранен, а несколько его врагов остались не ранеными, а бездыханными лежать на песке. А когда умывался сэр Гавейн водой из фляги, чтобы освежить после боя лицо – потому что жарким было солнце в тех краях, – он услышал юношеский голос: - Видимо, низко ценит вас убийца моих родичей, сэр Гавейн, отправляя против вас эту наемную шваль.
Так познакомился Гавейн с двоюродным племянником прежнего правителя Акориана. Юноша пустился в путь, узнав благодаря письмам от родичей матери о происшедшем перевороте. Был он молод и не очень хорошо владел оружием, однако Провидение словно хранило его в пути.
- Провидение и еще вы, сэр Гавейн, - добавил он. – Ибо узнав, что такой славный воин, как вы, отправились в путь, узурпатор посчитал, что о вас и говорится в знамении, а потому союзники его и наемники меня и не замечали, и смог я добраться почти до границ страны.
Поговорив с юношей, сэр Гавейн пустился в путь, не только нимало не скрываясь, но и повсюду объявляя, что намерен бросить узурпатору вызов, коли не сделает это кто-нибудь до него. Выезжали против него биться прославленные при дворе нового правителя рыцари, и он сражал их в боях. Когда же подъехал он к столице, возле Больших ворот началась настоящая сеча, и родственник прежнего правителя без труда проник в город через Малые ворота. А на дворцовой площади открыл он герб на своем щите и бросил вызов узурпатору. Тот не смог отказаться от поединка из боязни быть ославленным как трус во всем христианском мире, ибо дорого ему было мнение союзников, и пал, сраженный на турнире. После того победитель короновался в столичном соборе и объявил о прекращении преследования всех, кто подвергался гонениям при узурпаторе.
С богатыми дарами, в сопровождении акорианского герольда, возвестившего всем о его подвигах, возвратился сэр Гавейн в Камелот. О том, что случилось в начале пути, он почти позабыл, и лишь мельком вспомнил однажды в разговоре с Агравейном об убитом им провинциальном бароне.
- Надеюсь, у него есть родичи, владеющие мечами лучше него, - ответил тот. – Мне бы хотелось развлечься, если они приедут сюда требовать у короля поединка.
Но никто из родственников и друзей убитого так и не появился при дворе, и оркнейские принцы забыли об этом.
А потом была свадьба короля Артура и пышные празденства, затмившие все, что видел до той поры Камелот. И насмешка – легкая, но колкая, брошенная в этот раз тому, кого уже называли Первым рыцарем Камелота. И поединок перед лицом цвета рыцарства – поединок, обернувшийся поражением.
С того часа будто невидимая тень омрачила полдень, и в пепел превратился песок в часах. Начавшись с малого, неприязнь обратилась в ненависть, а ненависть искала выхода. Но у Гавейна была своя ахиллесова пята, а враг казался неуязвимым.
И был закат, быстро сменившийся ночью, и круг древних камней в лесной чаще, и женщина в роскошных черных одеждах, и горячий шепот «Узнай, кто делит с ним ложе». И королева в объятиях Первого рыцаря – опозоренная, и даже не стыдившаяся своего позора. И еще не остывшая кровь Гарета на руках. И тела вассалов, и последние удары сердца Агравейна. Стальными путами охватывали душу боль, ярость и жажда мести. Гавейн вспоминал порой о разрушенном Братстве Круглого Стола, о междоусобице, охватившей страну, и рвался из этих пут – и не мог их превозмочь. Слишком прочны они были – кровью братьев были скреплены. И потому он вышел на бой, взяв зачарованный кинжал… И лежал сейчас в шатре со смертельной раной, и у слюны во рту был странный вкус – соленый, как море у побережья Оркней, и туман перед глазами не мог рассеять даже солнечный свет, щедро льющийся через приоткрытый вход в шатер.
Кровь удалось остановить. Как сказал лекарь, для многих людей рана сразу стала бы смертельной, и если хоть немного ее потревожить, она и для сэра Гавейна станет таковой. Если же благородный рыцарь проживет хоть несколько дней, появится хотя бы робкая надежда на исцеление.
Верный слуга дежурил возле ложа, чутко вглядываясь в каждое движение губ и век господина, пытаясь угадать его желания, чтобы не пришлось лорду Гавейну тратить силы на слова, а тем более – двигать рукой, рискуя потревожить рану. Но никаких желаний не было. Была лишь смутная – где-то в уголке сознания – мысль о том, что до тех пор, пока он не сможет вновь взять в руки оружие, бои прекратятся – и эта мысль почему-то радовала. Удар меча Ланселота будто разорвал путы ненависти, и сейчас сэр Гавейн уже не желал победы над врагом любой ценой. Он желал лишь выжить и вновь сойтись в бою с Ланселотом после перемирия, ибо если бы он умер, королю пришлось бы вызвать Первого рыцаря на поединок, чтобы отомстить за смерть племянника. Вызвать на поединок - и либо умереть в бою, ввергнув страну в кровавый хаос борьбы за престол, либо убить того, кто прежде был его другом и гордостью Камелота, и полной горя пленницей ввести любимую женщину в свою опочивальню. Мысль об этом, рассеивавшая вязкий туман полуобморока, уязвляла сильнее раны, и если и желал сейчас рыцарь чего-то, то только остаться в живых – желал так же, как всего лишь несколько дней назад стремился к мести. Он не думал, что будет потом. Главным сейчас было это – биение пульса в жилах-перемирие-выжить…
- Да как же это!... – выкрик слуги словно разорвал туман, и Гавейн увидел стены шатра и фигуры людей у входа. Сознание возвращалось. Забывшийся было в разговоре слуга, увидев, что господин приходит в себя, бросился к нему.
- Что происходит? – тихо спросил сэр Гавейн.
- Его Величество… - в голосе слуги переплетались растерянные и злорадные нотки. – Его Величество изволил вызвать на поединок сэра Ланселота, потому что вы…
- Помоги мне подняться.
- Милорд!!
- Помоги мне подняться.
Слуга исполнил приказ. А потом остановившимся взглядом смотрел, как его господин – откуда только силы взялись – подходит к огороженному для поединка ристалищу, где король с Ланселотом уже скрестили мечи, бросается меж ними, хватаясь за сталь клинков, разводя в стороны мечи, и падает на руки своего врага. Кровь текла из открывшейся раны каплями водяных часов. Сэр Гавейн шептал что-то, обращаясь к своему дяде и Ланселоту, но слуга не помнил его слов. Помнил лишь, что потом сэр Ланселот поднес к губам его господина лезвие боевого кинжала – и отполированная сталь не затуманилась дыханием…
Слуга заплакал, всхлипывая и шмыгая носом, как мальчишка. Ланселот, стоявший на коленях возле мертвого врага, бросил на плачущего юношу презрительный взгляд и сказал: - Ступай прочь, смерд. Позови кого-нибудь, кто не будет позорить твоего господина.
Слуга торопливо проглотил слезы и ответил, дерзко глядя в лицо Первому рыцарю: - Я плачу не из-за того, что мой господин умер, а из-за того, что он убит вами и проиграл, милорд. Теперь его слабым и неумелым рыцарем назовут на Оркнеях. Мне было бы не так горько, если бы он был мертв, но и вы лежали у его ног побежденным в бою.
Рыцари из родовитых семей жили после таких слов немногим больше, чем время до назначенного поединка. Слуга мог бы прожить, пока сэр Ланселот не кликнет своих людей, если бы Первый рыцарь побрезговал замарать о него руку или латную перчатку. Но слуге нечего было больше бояться - самое страшное, о чем он мог помыслить, уже произошло. Смерть казалась почти избавлением, и он был ошеломлен и почти оглушен, как от удара, когда сэр Ланселот неожиданно мягко спросил: - Как тебя зовут?
- Э-эрик, милорд.
- Запомни же мои слова, Эрик, и передай их всем, кто вернется на Оркнеи с вестью об этой смерти. Скажи, что я не убивал твоего господина – он сам решил, жить ему или умирать. Скажи, что перед смертью твой господин одержал победу над самим собой, и это была славная победа. Скажи, что о смерти немногих друзей я скорбел так же, как о гибели этого врага. А еще скажи, что если кто-то назовет твоего господина слабым и никчемным рыцарем, я назову того человека подлым лжецом и готов биться с ним в защиту своих слов пешим или конным, в броне или без брони, любым оружием, и да рассудит нас Бог. Ты запомнишь это?
Слуга кивнул, вытирая рукавом слезы.
… Солнце медленно клонилось к закату, окрашивая кровью зеленые холмы…