Со времен борьбы за власть родов Тайра и Минамото и до наших дней в Японии были очень известны два монаха, выходцы из знатных самурайских семей, что еще в юности приняли постриг. Их имена вошли в историю буддизма и/или литературы (и программу образования), о них сложено множество легенд, рассказывается в повестях и рассказах. А отношения у этих достославных личностей были, как говорят,… своеобразные. Так что, ИМХО, стоит легенды об этих людях и их отношениях в одной записи записать. )
Одного из них звали в молодости Морито. Однажды в заливе Нанива по случаю завершения строительства моста Ватанабэ служили молебен. Саэмон Морито, самурай из местности Ватанабэ, что в краю Сэтцу, сын Мотито Эндо, воина Левой дворцовой стражи, служивший при дворе принцессы Сёсаймонъин ,возглавлял эту церемонию. Собралась целая толпа знатных и простых людей, все слушали молебен. И вдруг одинокая лодка в форме хижины с крышей из мисканта подплыла к месту церемонии. Неожиданно сильный порыв ветра с залива приподнял низ бамбуковой шторы, Морито лишь мельком увидел красавицу за шторой и влюбился. Он не вернулся в столицу после молебна, а сразу же отправился на гору Отокояма и произнес там такую молитву: “О, божество, укажи мне, где находится та, что встретилась мне в заливе Нанива!” Бог Хатиман милостиво изволил предстать у его изголовья: “Та, которую ты полюбил, — дочь женщины по имени Ама Годзэн из Тоба, зовут ее Тэннё, она жена Саэмона из Ватанабэ”, — так открыл Хатиман. Морито проснулся. Он пошел и встал на колени у ворот дома Ама Годзэн в Тоба. Ама Годзэн увидела его и спросила:
— Откуда вы, что за человек? Почему вы стоите на коленях в воротах моего дома?
— Дело тут вот в чем. Пусть стыдно об этом говорить, но если промолчу, то это помешает мне обрести покой на том свете. Поэтому я откроюсь вам. Недавно во время молебна на мосту Нанива я случайно мельком увидел вашу дочь Тэннё. Я и хотел бы забыть ее, да не могу. Поэтому я решил остаться у ворот в надежде, что смогу вновь ее увидеть.
Потом он добавил:
— Если я умру раньше, передайте Тэннё то, что я сказал. Ама Годзэн пришла в ужас от его слов. Этот человек постоянно томится о ее дочери! Если она ответит на его любовь, то пойдет против закона добродетельной женщины, а если он умрет, и она будет тому причиной, тогда ее ждет вечное раскаяние.
Что теперь делать? Помогать людям — таков завет Будды, решила Ама Годзэн, она послала за Тэннё, сказав, что простудилась, и попросила, чтобы та обязательно приехала. Ама Годзэн потихоньку провела Морито в комнату, куда вскоре вошла и Тэннё. Морито был как во сне. Он подробно рассказал Тэннё все с самого начала. Тэннё выслушала его. Ей хотелось растаять, как тает роса на лепестках вьюнка. Она мучительно решала, что ей делать: если поступить так, как говорит мать, значит пойти против законов добродетельной женщины, ну, а если пренебречь материнским советом, значит нарушить дочернюю почтительность.
Обдумав все это, она сказала так:
— Послушайте, что я вам скажу, господин Морито. Если вы и вправду отдали мне свое сердце, то убейте моего мужа Саэмона. После того, как вы это сделаете, я дам вам клятву на две жизни. Если мы с вами однажды разделим ложе, думаю, вам будет этого мало, вы будете по-прежнему думать обо мне. Я же, обманывая Саэмона и отдаваясь вам, перестану быть честной женщиной. Только когда вы убьете мужа, я с легким сердцем смогу дать вам любовную клятву.
Она говорила нежно, и Морито обрадовался:
— Так значит, если я убью Саэмона, ты будешь принадлежать мне? Я согласен. Но как мне его убить?
Тэннё ответила:
- Я напою его сакэ. Когда он пьяный уснет, вы потихоньку проберетесь в комнату и убьете его.
На том и сговорились. Тэннё вернулась домой. В унынии она все повторяла: “Нет, нет, я всегда буду тебе верна!”
Саэмону было как-то не по себе.
— Ну, как там Ама Годзэн? Должно быть простудилась? Всегда как-то грустно и на душе не спокойно в этот сезон дождей. Да еще кукушка то и дело кукует. Давай-ка мы с тобой развлечемся.
Они приготовили разных закусок, обмениваясь чарками вина. Когда настала ночь, они улеглись рукав к рукаву в полном согласии. Саэмон, опьяненный сакэ, заснул, ничего не подозревая. Тогда Тэннё потихоньку встала, взяла косодэ Саэмона, надела его на себя и улеглась, будто она — Саэмон. Морито, как они условились, потихоньку проник из темноты, осмотрел комнату, слабо освещенную масляным светильником. Кажется, вон заснул Саэмон, пьяный, ничего не подозревая... Морито вытащил меч, отрубил голову, взял ее, считая, что это голова Саэмона, и крадучись, вернулся к себе.
Тем временем Саэмон, муж Тэннё, проснулся, осмотрелся, и не увидев Тэннё, удивился. Он прошел в другую комнату, и увидел там мертвую Тэннё, залитую кровью. Охваченный горем, Саэмон обнял ее труп: “Тэннё, ты ли это? Кто мог такое сделать! Если бы я мог предвидеть, такого горя никогда не случилось бы! Что это, сон или явь?!” Саэмон плакал от тоски и горя.
Весть о случившемся дошла до Морито. Что это значит? Ведь он убил Саэмона, а все говорят о Тэннё. Неужели такова небесная кара? Нет, он не мог и представить, что убил Тэннё. Он посмотрел на голову, сомнений не было, это была голова Тэннё. Как он мог позволить Тэннё обмануть себя! Морито хотел тут же вспороть себе живот, но тут ему в голову пришла мысль о муже Тэннё Саэмоне: что сейчас происходит у того в душе.
Морито решил умереть, но так, чтобы его убил Саэмон собственной рукой. Морито взял голову Тэннё и отправился к Саэмону.
— Господин Саэмон, выслушайте меня спокойно. Это я убил Тэннё, своими руками. Как это вышло... Недавно, во время молебна на мосту Нанива, я лишь мельком увидел Тэннё и влюбился. Потом мне удалось с ней поговорить. Я сказал: “Раздели со мной изголовье один раз, а если не согласишься, ты станешь причиной моей смерти. Пусть жизнью следует дорожить, я умру прямо здесь”. А Тэннё ответила: “Если я вам отдамся, я нарушу супружескую верность, а если отвечу 'нет', то стану причиной людской злобы и смерти, ведь вы сказали, что тут же умрете. Не знаю, что мне делать. У меня есть муж, как я могу принадлежать вам? Вот если вы убьете моего мужа Саэмона, то тогда мы сможем дать друг другу клятву супругов”. И я поверил ей. Я считал, что убиваю вас. Как ужасно, что я позволил ей обмануть себя! Скорее отрубите мне голову, а когда будете служить заупокойную службу по Тэннё, пусть погаснет в вас пламя ненависти ко мне, которое сейчас горит в вашей груди!
Морито наклонил голову и ждал удара. Саэмон в страшном гневе был уже готов снести ему голову, но, уже замахнувшись, передумал.
— Господин Морито, даже если я отрублю вам голову, Тэннё все равно не вернется ко мне, ведь она уже ушла к Желтому источнику. И кто, если не мы станем молиться о ее будущей жизни, кто ее спасет?!
Обнаженным мечом Саэмон срезал пучок волос со своей головы, переоделся в черную монашескую рясу и стал молиться о Тэннё. Морито тоже срезал пучок своих волос, сказал, что станет молиться о просветлении Тэннё и тоже стал монахом. Морито было тогда девятнадцать лет, Саэмону — двадцать, он взял имя Монсё. Морито стал зваться Монгаку, и позже стал знаменитым монахом.
Эта история известна из разных источников. В некоторых из них у женщины другое имя и отличаются некоторые детали, но сама ее суть – любовь молодого воина к замужней женщине, смерть женщины, решившей остаться верной мужу, раскаяние и постриг Морито – остаются неизменными.
читать дальше?Согласно легендам, прежде чем отправиться в странствия в поисках просветления, задумал Монгаку испытать, способен ли он переносить телесные муки. В один из самых знойных дней шестой луны отправился он в бамбуковую чащу, у подножья ближней горы. Солнце жгло беспощадно, не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка, недвижный воздух словно застыл. Чтобы испытать себя, Монгаку улегся на землю и лежал неподвижно. Пчелы, оводы, москиты и множество других ядовитых насекомых роились вокруг него, кусая и жаля. Но Монгаку даже не шевельнулся. Так лежал он семь дней кряду, на восьмой же день встал и спросил: «Достанет ли такого терпения, чтобы стать подвижником и аскетом?»
— Ни один подвижник не смог бы сравниться с вами! — гласил ответ.
— Тогда и толковать не о чем! — воскликнул Монгаку. Уверившись в своих силах, пустился он в странствия по святым местам. Сперва пришел он в Кумано, к прославленному водопаду Нати, чтобы искупаться в водоеме у его подножия. Была самая середина двенадцатого месяца. Глубокий снег покрыл землю, сосульки льда унизали деревья. Умолкли ручьи в долинах, ледяные вихри дули с горных вершин. Светлые нити водопада замерзли, превратившись в гроздья белых сосулек, все кругом оделось белым покровом, но Монгаку ни мгновенья не колебался — спустился к водоему, вошел в воду и, погрузившись по шею, начал молиться, и молился четыре дня, но на пятый день силы его иссякли, сознание помутилось. Тогда неземной юноша, схватив Монгаку за руки, вытащил его из воды. Очевидцы, в благоговейном страхе, разожгли костер, чтобы отогреть подвижника. Но не успел он открыть глаза, как, свирепо глядя на окружающих, крикнул: «Я поклялся простоять двадцать один день под струями водопада и триста тысяч раз воззвать к светлому богу Фудо! Сейчас только пятый день. Кто смел притащить меня сюда?»
При звуке его гневных речей у людей от страха волосы встали дыбом; пораженные, они не нашлись с ответом. Монгаку снова погрузился в воду и продолжал свое бдение. На следующий день явилось восемь юношей-небожителей: они пытались вытащить Монгаку из воды, но он яростно противился им и отказался тронуться с места. Все же на третий день он вновь потерял сознание, и его привели в себя двое неземных юношей, назвавшихся посланцами бога Фудо. После этого Монгаку с легкостью провел в ледяной воде оставшиеся для исполнения обета дни, и после этого он продолжал вести жизнь подвижника: обошел всю страну и посетил все святые места, а потом возвратился в столицу. Теперь это был святой монах, неустрашимый и твердый, как хорошо закаленный меч. Говорили, что молитва его способна заставить птицу, летящую в поднебесье, внезапно упасть на землю.
Потом Монгаку поселился в ущелье горы Такао. На той горе стоял храм Божьей Защиты, Дзингодзи, воздвигнутый в стародавние времена. Много лет никто не исправлял наполовину разрушенное строение. Под напором ветра рухнули двери, створки гнили среди палой листвы. Дождь и росы разрушили черепицу, алтарь стоял обнаженный под открытыми небесами... Не было в том храме ни настоятеля, ни монахов, только лунный свет порой заглядывал туда единственным редким гостем... Монгаку дал великий обет — во что бы то ни стало восстановить этот храм; и вот, сочинив воззвание, стал он обходить людей всех восьми сторон света, знатных и простолюдинов. Так пришел он однажды ко дворцу государя Го-Сиракавы Обитель Веры. «Взываю о подаянии!» — возгласил он, но никто не стал его слушать, ибо как раз в это время государь-инок развлекался музыкой и стихами. Но недаром Монгаку от рождения отличался неустрашимым, воинственным нравом. Не зная ни дворцовых порядков, ни правил пристойного поведения, решил он, что государю просто-напросто не доложили о его приходе, силой ворвался во внутренний двор и громовым голосом крикнул:
— Государь милостив и велик! Не может быть, чтобы он не соизволил выслушать меня! — С этими словами он развернул свиток и начал громко читать свое воззвание, призывая императора и его придворных пожертвовать на восстановление храма
Как раз в это время Главный министр Мороката играл пред государем Го-Сиракавой на лютне и распевал сладкозвучные песнопения. Звенели песни роэй и фудзоку, а дайнагон Сукэката сопровождал пение, постукивая веером в лад поющим. Правый конюший Сукэтоки и царедворец четвертого ранга Морисада перебирали струны цитры и по очереди исполняли песни имаё. Веселье и оживление царили за парчовыми завесами и драгоценными ширмами... Сам государь-инок, подпевая, тоже исполнял стихи-песни. Но при звуках громового голоса Монгаку все сбились с ритма, мелодии оборвались. «Кто там? Гоните его взашей!» — повелел государь. Молодые придворные, скорые на расправу, наперегонки бросились выполнять приказание и окружили Монгаку. «Что ты болтаешь? Ступай прочь!» — крикнул ему Сукэюки, но Монгаку и не подумал повиноваться. «Монгаку не двинется с места, пока не будет пожаловано поместье в собственность храма Божьей Защиты в Такао!» — отвечал он. Сукэюки хотел было вытолкать Монгаку в шею, но тот, перехватив поудобнее свой свиток, с размаху ударил его этим свитком по высокой придворной шапке, сбил шапку с головы, а потом, сжав кулаки, ударом в грудь повалил царедворца навзничь. У Сукэюки растрепалась прическа, и он в самом жалком виде бросился наутек. Монгаку вытащил из-за пазухи сверкавший ледяным блеском меч с рукоятью, обмотанной конским волосом, и встал наизготове, решив поразить каждого, кто посмеет к нему приблизиться. Так бросался он то в одну сторону, то в другую, со свитком в левой руке и с мечом в правой; казалось, будто в обеих руках у него оружие!
— Да что же это? Что это?! — зашумели, всполошились придворные и вельможи. Вечер, посвященный музыке и стихам, был безнадежно испорчен. Во дворце поднялся невообразимый переполох.
В ту пору во дворцовой охране служил самурай Мигимунэ Андо, уроженец земли Синано. Он обезоружил Монгаку и начал с ним бороться, и тут уж все, кто был во дворце, разом навалились на Монгаку, так что он не мог шевельнуться. И все же, не помышляя о смирении, Монгаку бранился все сильнее и громче, и, связанный и увлекаемый стражниками, угрожал императору и придворным гееной огненной.
— Дерзкий монах! — прозвучало августейшее слово, и Монгаку тут же заключили в темницу.
Тем временем по случаю кончины государыни Бифукумонъин объявили помилование, и Монгаку освободили. Ему бы отправиться куда-нибудь в дальний храм продолжать свое послушание, а он, позабыв о молитвах, опять принялся бродить по свету со своим свитком, и при этом твердил слова одни страшнее других:
— Ох, не сегодня-завтра начнется кровавая смута в нашем греховном мире! Погибнут и господа, и вассалы!
«Оставить этого монаха в столице — покоя не будет! — решили власти. — В ссылку его, да подальше!»
И Монгаку сослали в край Идзу.
Монгаку часто навещал изгнанника Ёритомо Минамото и всячески утешал его, толкуя о делах нынешних и минувших. В то время дом Тайра стал практически всесильным, а многие вельможи из рода Фудзивара попали в опалу или вовсе были отправлены в ссылку; даже сам император-инок Го-Сиракава оказался в заточении в новой столице, Фукухаре из-за того, что негласно поддерживал недовольных правлением Тайра. Монгаку уговаривал Ёритомо поднять восстание против Тайра, но тот отказывался это сделать – после смуты годов Хэйдзи дом Минамото был императ орским указом объявлен мятежниками, в то время как Тайра подавляли мятеж. Если бы Минамото выступили против Тайра, не получив прощения императора и императорского указа, повелевающего атаковать Тайра, они были бы не более чем вновь взбунтовавшимися мятежниками.
— Я отправлюсь в столицу и выпрошу вам прощение! – пообещал Монгаку.
Вернувшись в Нагою, он сказал ученикам, будто намерен тайно от всех затвориться на семь дней для молитвы в горном святилище Идзу, а сам тотчас же пустился в путь. В самом деле, на третий день он прибыл в новую столицу Фукухару и направился в дом вельможи Мицуёси, с которым в прошлом немного знался. Вельможа этот был лишен всех прежних должностей и званий, однако же сумел тайно доложить о намерении Минамото выступить против бесчинствующих Тайра государю Го-Сиракаве. Тот сразу же велел составить высочайший указ, где Тайра объявлялись врагами царствующего дома. Монгаку спрятал государев указ в мешочек, повесил мешочек на шею и быстро вернулся в Идзу. Услышав слова «высочайший указ», Ёритомо, в великом благоговении, вымыл руки, ополоснул рот, надел новую церемониальную одежду и, троекратно отвесив поклон, развернул свиток. Рассказывают, что потом Ёритомо спрятал указ в парчовый футляр, повесил этот футляр на шею и не расставался с ним даже в битве при Исибаси.
Как известно, Минамото Ёритомо одержал победу в борьбе с Тайра, стал сегуном, а его резиденция, Камакура, - неофициальной столицей Японии. По легенде, Монгаку в свое время подвиг Ёритомо на восстание, показав ему череп отца, якобы им сохраненный, и заклиная его памятью родителя. И лишь после победы в восстании выяснилось, что тот череп был вовсе не настоящим. Подобрав чей-то достаточно старый череп, Монгаку завернул его в кусок белой ткани и предъявил князю Ёритомо, чтобы подвигнуть того к восстанию. Князь поверил монаху, поднял восстание и покорил всю страну, убежденный, что Монгаку доставил ему подлинные останки отца, как вдруг снова появился Монгаку и привез новый череп. Но Ёритомо после этого на Монгаку не разгневался, а останки отца принял со всей почтительностью, устроил пышные похороны и воздвиг храм; а государь-инок пожаловал ему посмертно высокое звание.
Монгаку пользовался большим влиянием на сегуна Ёритомо. Сёгун помнил, как Киёмори Тайра в свое время сохранил жизнь ему и его братьям – прямым наследникам главы рода – и впоследствии благодаря этому стал возможен мятеж. Сам он после своей победы приказал казнить всех, кто мог бы рассчитывать на первенство в роде Тайра, детей и взрослых, не щадя даже совсем маленьких мальчиков. (Как известно, упрочить правление своего рода ему это нисколько не помогло – оба его сына, ставших сегунами, были поочередно отстранены от власти их дедом, Ходзё Токимаса, и умерли в молодом возрасте; власть после разгоревшейся смуты фактически перешла к роду Ходзё, выступавших в качестве опекунов при малолетних номинальных сегунах Минамото; но в то время, когда был отдан приказ, никто не ведал, каким будет будущее). Самым прямым наследником дома Тайра был 12-летний сын князя Корэмори Комацу, рожденный от дочери дайнагона Наритики, «уже взрослый» для людей того времени. Казалось, шансов спасти ему жизнь нет, но Монгаку, ссылаясь на оказанные прежде главе рода Минамото услуги, просил сохранить мальчику жизнь, чтобы он, Монгаку, мог взять его к себе в ученики – и эта просьба была исполнена!
Разумеется, многие из подобных рассказов производят, скорее, впечатление мифа или легенды, чем исторических фактов. Но несомненно, что законоучитель Монгаку пользовался в свое время огромным авторитетом, и у него была репутация не обращающего внимания на предписанные обществом правила человека с сильной волей, который ни перед кем голову не склоняет.* * *
Второго в будущем знаменитого во всем мире монаха звали в миру Норикиё. Он родился в один год с будущим диктатором Японии Тайра Киемори -1118, принадлежал к знатному воинскому роду Сато, предком которого считался один из представителей влиятельной северной ветви Фудзивара; его мать происходила из рода Минамото. Он рос в Хэйане (Киото), с малых лет учился владеть оружием. Норикиё был, как рассказывают, силен и ловок, отличался в игре с ножным мячом, метко стрелял в цель, и в то же время изучал китайскую классику (историю, философию, поэзию), знание которой было обязательным для каждого знатного юноши, и с легкостью слагал стихи.
В юности Норикиё был одним из «воинов северной стороны», то есть гвардии, охранявшей императорский дворец,- должность не столько боевая, сколько церемониальная, но почетная. Служил он экс-императору Тоба ( 1103—1156).
Норикиё был верующим буддистом, как большинство людей его времени. Среди хэйанцев большим влиянием пользовалась необуддийская эзотерическая секта Сингон, вероучение которой содержало элементы оккультной магии и мистицизма. По некоторым сведениям у него была семья – жена и маленькая дочь. В общем, обычная жизнь многообещающего и одаренного знатного юноши.
В пятнадцатый день десятой луны 1140 года, двадцати лет от роду, юноша пошел на решительный шаг, требовавший большой силы воли. Он постригся в монахи, оставив вассальную службу и семью и приняв монашеское имя Сайгё, или Сайгё-хоси (хоси — монашеское звание) — «К западу идущий» (на западе, согласно учению некоторых буддийских сект, помещается рай будды Амида. Огонь закатного солнца казался отблеском этого рая.) Уходя, он сложил прощальную песню:
читать дальше?Жалеешь о нем...
Но сожалений не стоит
Наш суетный мир.
Себя самого отринув,
Быть может, себя спасёшь
Рассказывают, что годы спустя Сайгё увидел свою жену, тоже принявшую постриг, и пролил слезы.
Пятьдесят лет после этого прожил Сайге в монашестве, сочиняя стихи, составившие сборник «Горная хижина». Первые лет семь после своего пострижения он провел невдалеке от столицы. Хэйан (Киото) лежит в окружении гор. На горах Западных, Восточных, Северных стояли в самых живописных местах знаменитые буддийские храмы-монастыри. Сайгё переходил из одного в другой, видимо, не подчиняясь монастырскому уставу, как свободный гость. С миром поэзии он не порывал. Посылал стихи своим друзьям в Хэйане, не чуждался поэтических собраний, где сочиняли, по обычаю, стихи на какую-нибудь тему. Иногда сюжет подсказывала окрестная природа, другой раз картина на ширме. Стихи тут же обсуждались, такое живое общение очень важно для поэта. В «Горной хижине» немало поэтических диалогов. Сайгё обменивался стихами с другими поэтами. Иногда посылалась лишь одна строфа, танка легко делилась на две: начальное трехстишие и конечное двустишие. Надо было написать другую строфу так, чтобы получилась одна танка, вполне поэтически завершенная, — нелегкая задача. Цепь можно было продолжить: так, во время поэтических состязаний родилась новая стихотворная форма — рэнга («сцепленные строфы»).
Сайгё совершил путешествие на Север. Это было трудное и опасное паломничество. Путь шел по узкой тропе через горы Сае (Сая)-но Накаяма. Через много лет, когда Сайгё исполнится семьдесят, он вновь повторит это путешествие и сложит о нем бессмертные стихи. Конечно, Сайгё не был безродным нищим монахом и даже высшие феодалы принимали его с почетом. Но велики были тяготы пути. В горах подстерегали разбойники, и нелегко преодолеть высокие перевалы, когда идешь словно по облакам над самой бездной.
Сайгё совершил еще много путешествий в самые разные области Японии, но от известий о трагичных событиях невозможно было уйти, и многие его стихи содержат намеки на это.
Лет от тридцати до шестидесяти с лишним Сайгё жил на горе Коя, священном месте для адептов секты Сингон. Заголовки к некоторым из его стихов гласят: «Написано на горе Коя». Последние годы своей жизни он провел в Исэ, где находятся храмы исконной японской синтоистской религии и среди них святилище богини солнца Аматэрасу, прямыми потомками которой считались императоры Японии. (Для японца того времени характерно двоеверие: синтоизм был близок сердцу Сайгё).
В отличие от Монгаку, Сайгё оставался в стороне от политической борьбы. По слухам, не пользовался он особой славой и как знаток священного писания и религиозный учитель. А вот как поэт он уже при жизни был окружен великой славой, и в дальнейшем она все продолжала расти. Вокруг признанного мастера собирались ученики и последователи. Они записывали его беседы, старались сохранить его стихи для потомства. Сайгё до конца жизни не прерывал свои поэтические труды.
В знаменитый изборник «Синкокинсю» («Новый Кокинсю», 1201 г.) было включено девяносто четыре танка Сайгё.«Синкокинсю» — один из величайших памятников японской поэзии. Престиж его был огромен; далеко не каждый поэт из знатной семьи мог надеяться увидеть там хотя бы одно свое стихотворение. Отныне поэзия Сайге была введена в круг чтения, обязательный для каждого культурного человека. О Сайгё ходили легенды, сочинялись рассказы; в будущем его часто изображали на картинах, а многие поэты включали в свои стихи отсылки к его творчеству.
В легендах Сайге всегда выступает как человек, исполненный достоинства и силы. Например, когда сегун Минамото-но Ёритомо подарил ему серебряную курильницу в виде кошки, Сайге бросил ее детям на дороге: «Вот вам игрушка!» В общем, тоже замечательная личность. )* * *
Говорят, высокочтимый Монгаку, вероучитель секты Сингон, возненавидел Сайге.
«Дурной монах! — говорил он про Сайге своим ученикам. — Покинув мир, должно идти по прямому пути будды, как подобает подвижнику, он же из любви к стихам блуждает повсюду, сочиняя небылицы. Попадется мне на глаза — разобью ему голову посохом».
Однажды весной Сайге пришел в монастырь, где обретался Монгаку, и, полюбовавшись цветущими вишнями, попросился на ночлег.
читать дальше?Монгаку пристально на него посматривал, к ужасу учеников, словно задумал что-то недоброе, но в конце концов, оказав ему вежливый прием, отпустил с миром.
Ученики полюбопытствовали, почему он так кротко обошелся с ненавистным Сайге.
«Глупцы! — отвечал Монгаку.- Взгляните на его лицо. Ударить такого? Как бы он сам не хватил посохом меня, Монгаку».
Вот такое вот взаимно вежливое общение получилось. ))
Основные источники - "Повесть о доме Тайра", "Гэмпэй сэнсуки" (13-14? в.) и статья В. Марковой. )